Прояснение в памяти: Собор Святого Бавона. Гент. Бельгия.
Я стоял перед алтарём (в простонародьe называемым "Поющими Ангелами", примерно три с половиной на пять метров), исполненным рабом божьим Яном ван Эйком в году 1432, и делал вид, что разглядываю изображённых там странствующих пилигримов. Толпа вездесущих японских туристов, возраст которых невозможно определить в принципе, с умным видом слушали большие, чёрные гаджеты, выданные им при входе. Гаджеты вещали на трёх языках об Агнце Божьем, который был изображен на центральной створке триптиха, и видимо очень занимал японцев. Когда же аппараты начали рассказывать о святой Цецилии, которая играет на органе, Дети Восходящего Солнца гурьбой направились к левой створке, и тут настал мой час. Я украдкой посмотрел по сторонам, прошёл за правую створку знаменитого творения, засунул руку за пазуху и ... достал оттуда...
(Однако, всё по порядку, уважаемый Читатель.)
Несколько недель назад во всём мире отмечался "один из самых интеллигентных профессиональных праздников" вообще, а именно - День Музеев. С испорченным настроением (вспомнилaсь фраза Саиды из Парижа: "...а я всю ночь буду гулять по Лувру, ля-ля!!", как известно, в эту ночь все музеи бесплатные) я сидел перед телевизором, и бормоча под нос: "У самих Лувры имеются! Ля-ля... Xодят тут... там... всякие!" - смотрел репортаж про флорентийское собрание произведений искусств семейства Медичи. Даже та небольшая часть, которая была показана на экране, заставила отвиснуть мою челюсть так, что мне понадобилось проявить усилие для возвращения его на исходную позицию. Насмотревшись на голых статуй, дорогих медальонов и картин на библейскую тематику, поразившись степени одухотворённости произведений средневековых мастеров, я принялся размышлять о пользе посещений музеев в общем, и об образовательной стороне посещений для юношества в частности... "Не посещают сопляки музеев. Не знают ни черта. Скажи им: "Даная", они подумают, что ты ругаешься".
Сие благочестивое занятие длилось недолго, ибо передо мной встала моя совесть и спросила: "Юнцам советовать легко. Сам-то когда в последний раз музей посещал, а?" Тут я оставшись наедине со своей совестью и пафосно вещающей с экрана сотрудницей Эрмитажа, положа руку на сердце, был вынужден признаться. "Да! Не ходил. Не состоял. Не был, так сказать, замечен. Виноват. Но, господа Судьи! Давайте всмотримся в его (в мои) честные глаза! Так ли он виновен в своем проступке? Нет, скажу я Вам, уважаемые Судьи! Ибо, моему подзащитному никто не указал на Двери Обители Красоты! Не вовлёк, не пристрастил! Никто не взял бедолагу за ручку и не повёл лицезреть прекрасное!"
Тем временем пафосная дама на экране не угомонялась: "...огромное внимание как со стороны искусствоведов, так и со стороны простых любителей прекрасного ...", "... даже дилетантам хорошо знакомый экспонат ..." Не узнавая почти ничего, я бормотал про себя: "... Ишь ты, получается, мы даже в когорту "простых любителей прекрасного" не входим? ..."- "Утончённость восприятия, воспитанное в молодом возрасте... " - эта фраза возвышенной дамочки с Эрмитажа меня окончательно добила, и вогнала в ближние пласты памяти, аккурат в "лихие 90-е годы" Азербайджана, когда я и должен был по мнению госпожи эксперта, воспитывать в себе "утончённость восприятия".
Все, кто мало-мальски знаком с ближайшей историей Азербайджана, поймут меня с полуслова: 90-е годы и воспитание "утончённого восприятия" - понятия, мягко говоря, отдалённые друг от друга. Примерно, как село Нардаран от астероида Веста (нет, я ничего против не имею, может кто и в Нардаране знает про астероид, но на Весте никто не знает про Нардаран - это точно, чем они, вестяне и проигрывают). Мысли поколения, чьи студенческие годы прошли в бурные 90-е годы, были заняты отнюдь не "возвышенным и прекрасным", а тем, как бы не попасться в "облаву" полиции, или же как стянуть у родителей деньги на дешевые сигареты, чайхану и другие жизненно важные вещи на тернистом пути постижения всяких наук в азербайджанских постперестроечных условиях. В этих условиях предложение типа: "а давайте, пойдём в музей?" в среде огромной части молодёжи могло бы восприняться как бред сивой кобылы и вызвать смех в лучшем случае. А в некоторых частях города Баку, чего доброго, вообще засомневались бы в сексуальной ориентации сие предлагающего.
И как следствие, никто толком о музеях в нашем городе не знал. Даже мы, молодые музыканты, которые часто выступали в Музее Искусств им. Мустафаева, вряд ли назвали бы имена художников, которые там выставлялись. Никто не додумывался походить там до концерта (после - уже не актуально, так как необходимо было "срочно обмыть" концерт), и как видно из вышеизложенного, молодёж нашего поколения не блистала рвением к "утончённому" (Хотя, признаюсь, лично меня всегда тянуло к прекрасному! Ещё в детстве мама меня ловила несколько раз с третьим томом Азербайджанской Советской Энциклопедии - как известно, там была репродукция картины "Обнаженная маха" Франсиско Гойи - и с позором отбирала книгу).
После недолгих раздумий я утвердился в мысли, что музейные ходоки с младых лет - это всё-таки семейное. Наследственное, скажем так (типа генетической болезни). Ибо, сколько я ни ковырял в своей памяти, не смог вспомнить ни одного человека, который в молодости "по своей воле" направился бы в сторону музеев. Сколько бы нас не направляли учителя и в школе, и в ВУЗах - всё без толку, хотя поговаривали, что есть где-то "Tам" длинноволосые, послушные "марамои", которые с благоговением посещают сия заведения, где есть свои устои, правила и поверия, свое "население", свой закулисный мир, и если хотите, даже своя мистическая аура.
Прояснение в памяти (продолжение): Собор св. Бавона.
Итак, как помнит дорогой Читатель, я, оторвавшись от японских туристов проник в заднюю часть правой створки алтаря, и воровато оглядываясь, вытащил из внутреннего кармана куртки... видеокамеру. Всё-таки упоительные минуты с десятитомником Азербайджанской Советской Энциклопедии в детстве не прошли даром: наряду с Гойей я сильно "уважал" Яна ван Эйка, патриарха "масляной" техники письма, а заодно и всю фламандскую школу живописи, о некоторых представителях которых речь пойдёт позже. Увидев перед собой оригинал "Гентского алтаря", я, снимающий целый день всякую муру - велосипедистов, уток, башни с часами, дам с собачками - решил облагородить свои сьёмки еще и оригиналом мирового живописного наследия. А так как в соборе снимать и фотографировать алтарь строго воспрещалась (весь собор, утыканный могилами королей и епископов можно было снимать, алтарь-нет!), я решил "пойти другим путём": снимать "поющих ангелов" прямо из-за пазухи, "выпустив наружу только кончик" обьектива. Но, видимо, святые Гентского Собора узрели в моих действиях богохульство, ибо на третьей секунде сьёмок бодрствующая целый день видеокамера жалобно крякнула и отключилась - скоропостижно кончилась зарядка. Все попытки реанимировать аппарат ни к какому результату не привели...
Тем временем голос и высокопарно-снобистические манеры дамочки с экрана начали раздражать, вспомнился недавний скандал с пропажей многих сотен предметов искусства. "Вот, наглые а?" - подумалось мне - "эН'ное количество экспонатов своровали, а теперь вещают как Левитан в репродукторе! Да таких и "мистическая аура" не берёт, она только на нашу видеокамеру и действует. И не стыдно даже! Вот наши соотечественники - своровали в тёмные 90-е из музея им. Мустафаева, и в кусты! Уже долгие годы как писал классик: "жди меня, и я вернусь". А эти - нет. Поучают еще!"
Отключив звук телевизора, под бесконечный видеоряд несметных сокровищ семейства Медичи, я начал вспоминать про своё "музейное прошлое". К моему стыду, оно оказалось весьма куцым. Я не имею в виду миленькие походы в дом-музей Гаджибекова, в "Mузей Чертей" и галерею Чюрлёниса в Каунасе (Литва), в музей музыкальной культуры им. Глинки в Москве (Россия), в дом-музей Бетховена в Бонне (Германия), в музей мозаик Антиохии в Антакье, в Стамбульский Дворец "Топкапы", в Дом Белых Кошек в Ване (Турция), да музей Гуггенхайма в Нью-Йорке (США), я имею в виду более или менее вдумчивое изучение экспозиций в целях углубления знаний.
"Мои университеты". Дом-музей Ниязи. Баку, Азербайджан.
В студенческую пору (да и в аспирантуре тоже) мы с друзьями в музеях и в выставочных салонах появлялись разве что на открытии какой-нибудь экспозиции, по приглашению знакомых художников, и то после клятвенных заверений о том, что после открытия последует фуршет с «горючим». Без фуршета мы не шли, потому как тратить драгоценное время на какой-то музей, когда его с пользой можно было провести в "Подводной лодке" (один из центральных "гадюшников" (забегаловок) близ улицы "Торговой"), нам казалось нецелесообразным. Зато "Подводная лодка" нам была и музеем, и библиотекой, и лекториумом. Мы туда "погружались" с представителями других творческих профессий (порой даже с весьма известными) - с художниками, актёрами, иногда со строителями, а иногда вообще с подозрительными персонажами - и "выплывали" уже готовые. В том смысле, что напичканные весьма разнообразной и творчески полезной информацией.
Со временем "Подводную лодку" заменили разные студии - мастерские художников. Помню мастерскую ныне покойного маститого художника Санана Курбанова, где мы дневали и ночевали, вынашивали различные идеи, в том числе и художественные (проекты афиш, музыкальные задумки и т.д.). И кстати, одно его высказывание мне вспомнилось в связи с Собором св. Бавона: Санан однажды выразил мысль, что было бы гениально, если выставочный салон или музей могли бы служить для экспозиции одной-единственной картины. В случае с Гентским Собором, как мне подумалось после высказывания Санана, его идея нашла своё отражение, ведь там - на самом что ни на есть деле, выставляется Ян ван Эйк? Причём c одним произведением...
Но, как говорится, вернёмся к нашим ... музеям. Многолетняя концертная и "околоконцертная" жизнь на "хатах" различных коллег "по несчастью", назидания "старших братьев", да и "тлетворное влияние Запада" сделали свою работу: вынашиваемая идея создания коллектива, которая исполняла бы не только классическую, но и ультрасовременную музыку, начала обретать очертания. Один ныне печально известный банк согласился даже нас спонсировать и арендовать для ансамбля помещение. Иронией судьбы этим помещением оказался дом-музей великого азербайджанского дирижёра и композитора Ниязи. Откуда-то чудесным образом появился рояль (как нам сказали, рояль самого Караева!), причём вместе с носильщиками(!). Мы, не привыкшие к такой роскоши ("Что? Рояль? И не надо самим тащить на третий этаж?"), почувствовали себя в сказке. Видимо, чтоб жизнь человека стала похожей на сказку, сзади должна маячить эмблема банка. Помню первые два вопроса музыкантов новоявленного ансамбля: "Как? Есть такой музей?" и "А там выставляется перстень Ниязи?" (имеется в виду легендарный бриллиантовый перстень Маэстро, вроде подаренный иранским шахом). Услышав, что перстень давно уже находится там, где ему "полагается", все теряли интерес к музею. Со своей стороны я также не могу похвастаться доскональным изучением экспонатов музея Ниязи. Помнится только фрак, палочка, партитура и сигареты Маэстро. И то потому, что однажды хотел "стрельнуть" у Маэстро одну из сигарет. Как же, покурить сигареты самого Ниязи! Помешали сотрудницы. Думаю, вряд ли кто из нашей той студенческой команды помнит хотя бы несколько экспонатов оттуда. Это один из наглядных примеров того, как «наш человек» относится к понятию «музей» вообще.
Но время шло, и такие имена как Миро, Босх, Дюрер, Дали, братья Лимбурги, Хокусай прочно засели у меня в мозгах. И в этом были виновны уже не те десять томов пресловутой энциклопедии, а просмотренные книги, пролистанные каталоги в мастерских у художников, которые служили подчас скатертью, дискуссии на "хатах" у друзей за время многолетней "околоконцертной" жизни. Но несомненным фаворитом с тех - "богемных" пор для меня остаётся великий голландец - Ерун Антонисон ван Акен, который известен миру как Иеронимус Босх. Шок, который я испытал во время первого знакомства с ним, можно сравнить только с впечатлением, полученным от прослушивания в первый раз записи канадского пианиста Гленна Гульда (тогда у меня сразу и навсегда перестал болеть коренной зуб, который ныл не переставая, несмотря ни на какие лекарства несколько недель). Чем больше я вглядывался в фантасмагорические картины великого классика сюрреализма, мне всё больше казалось, будто бы Босх из XV века видел апокалипсические рожи, гримасы и действительность Азербайджана постсоветского периода. В картинах Босха, если присмотреться, можно узнать, например, своих соседей, пассажиров маршруток, полицейских с метро, обитателей несравненного кафе "Qoç" на "28 мая" или тойханщиков с телепередач АзТВ.
Собственно, смутное желание посетить какой-нибудь музей у меня появилось именно тогда, и то чтобы "живьём" посмотреть на Босха, а не на какую-нибудь там голую "Вирсавию", "Данаю" или "Венеру" вылезающую из пены (о "Давиде", конечно и речи быть не могло).
И вскоре мне выпал случай увидеть всё это (или скажем честнее, некоторую часть) воочию.
Дрезденская картинная галерея. Дрезден. Германия.
В начале двухтысячных годов мы (небезызвестный ансамбль современной музыки "SoNoR") получили приглашение на концертный тур по Германии. Среди концертных городов фигурировал и Дрезден. Это славное название нам ничего не говорило, пока вокалистка Фарида не заявила всем со свойственной ей непосредственностью: "А что, вы собираетесь так и сидеть? Быть в Дрездене и не видеть Дрезденскую картинную галерею?" Некоторые из нас (типа) спохватились: "Да-да, надо пойти!". Один из спохватившихся, естественно, был я, и думал в этой галерее найти картины Босха. Никто не задумывался, что до концерта остается около пяти часов, а за час до концерта надо быть на месте (о репетиции вообще забыли), час на дорогу туда, час обратно, в итоге на всемирно известную Галерею Старых Мастеров (так называемое Gemäldegalerie Alte Meister, там висит "Сикстинская Мадонна" Рафаэля) остается два часа? Да туда только зайти, сказать "здрассьте" - уже час, ну да ладно, поехали. Благо, Фарида сказала вовремя (она вообще могла сообщить во время отьезда), и на том спасибо.
Галерея поразила меня размерами и богатством (конечно же, после домa-музея Ниязи, это естественно). Участники ансамбля резко разбежались кто куда, как бильярдные шарики после удара. Я ходил по залам с вытаращенными глазами: "И куда бомбили союзнички во Вторую Мировую? Ни один не попал, что ли? Косолапые..."
Мне сразу объяснили, что Босха в наличии нет, зато имеются "свежие" Эль-Греко, Веласкес и... дальше по ассортименту. Огорчиться по поводу Босха я не успел, ибо сразу увидел Дюрера ("Мама! Дюрер?!") и заткнулся. Дальше пошло-поехало: я наблюдал один за другим те картины, которых знал с детских лет: "Уй да! Кранах! (Лукас старший) OğraşWecgvşgfbjt!!" (непереводимый местный фольклор). Передо мной ожили каталоги-скатерти со столов художников, на которых мы закусывали яичницей, заиграли всеми цветами страницы учебников и энциклопедий, замаячили перед глазами телепередачи. Ренессанс предстал перед моей бренной фигурой во всём своём великолепии.
Я бродил из зала в зал потерянный и не верил своим глазам: "Рубенс?!! И этот здесь?" Не выдержав, я по старой привычке подошёл к картине и начал ее трогать пальцами (как в Баку, мне всегда интересно было, как "лежит" краска). И сразу же откуда-то появилась старая немка, облаяла меня и отогнала от картины. Но я не угомонился и через определённое время опять вернулся изучать Фламандца. Убедившись, что никого рядом нет, я опять уткнулся носом в тёмно-коричневый фон, словно убеждаясь, что передо мною оригинал. На этот раз cтаруха, появившись, пригрозила мне, что я доиграюсь. Тогда я побрёл искать другого фламандца, господина ван Рейна ("Где же, это самое, как его... Рембрандт?) И тут... я остановился как вкопанный! Через открытые двери нескольких залов, на самой дальней стене, два с половиной на два метра (по моему), в одиночестве возвышалось великое творение рук человеческих. Эта была та картина! Я даже и не подозревал, что она может здесь находиться. Эта была "Сикстинская Мадонна" Рафаеля!
Пораженный наповал, я пpостоял несколько секунд, а потом, совсем убитый, с поникшей головой поковылял к Мадонне. Чем ближе я подходил, тем больше меня обволакивал свет, исходящий от картины, в ушах звучал вступительный хор из "Страстей по Иоанну" (Bach,"Johannes Passion", BWV 245), и тем больше я чувствовал себя дождевым червем. Подходя, я понимал, насколько мы далеки вообще от истины, насколько мелки деяния наши и мысли...
...Что человечество погрязло в потехе и чревоугодии...
Я даже не обратил внимание на сидящего перед картиной на диване и посматривающего по сторонам, зевающего бас-кларнетиста Низами с альтисткой Кёнуль. Плюхнувшись обессиленно на тот же самый диван, я поверженно уставился на картину: "Господи, что мы творим... И то, что мы делаем, это разве искусство?" И как бы услышав мою исповедь, картина будто открылась мне: "Ты плохо вёл себя, сын мой?" Я, полу-прослезившись: "Да, но я хотел как лучше... Стать человеком искусства... Нo я больше не буду..." Излучение света: "Бог милостив ..."(или что-то вроде того)
Тут в "диалог" между мной и Картиной беспардонным образом встрял голос бас-кларнетистa Низами. Устав зевать от скуки, он "докопался" до альтистки Кёнуль:
- Ааz, hara baxırsan, şəkilə(!) bax daa! ("Э, куда смотришь, на рисунок(!) посмотри, да?")
- Ee?! Baxdım daa!! ("Нуу...? Посмотрела!!")
- Aaz, ora yox ee, Madonnaya bax! ("Не туда э! На Мадонну смотри!")
- Hanı ee, Madonna? ("А где э, Мадонна?")
Тем временем я ритмично шатаясь бормотал себе под нос: "...Не ведают люди, чего творят. Про путь истинный забыли..."
- Aaz, bu boyda şəkili görmürsəən?! ("Ты картину эту не видишь ?")
- Buduu? Yalan danışma! ("Этаa? Не ври!")
Не поверив Низами на слово, Кёнуль нагнулась ко мне и понизив голос, доверительно спросила: "Самир, это Мадонна?" Не в силах вымолвить ни слова, я сокрушённо кивнул головой. После этого она вопросительно повернулась к картине и с любопытством начала её разглядывать. Видимо это милое существо до сих пор предполагало, что "мадонна" - это название чайного сервиза (кто помнит моду 80-х годов, этот комплект сервиза, где была изображена "Сикстинская мадонна", стоил очень дорого и был дефицитом).
Пока Кёнуль воочию убеждалась, что Мадонна может выглядывать не только из фарфоровых чашечек и блюдечек, в дверях появилась Фарида-вокалистка и поставленным голосом спросила: "Вы чего расселись тут? Что, про концерт забыли?"
И действительно, до концерта оставалось очень мало времени (концерт был "дневным", и никто не придавал ему особого значения). Со всех сторон посыпались обычные для таких случаев яростно-лаконичные восклицания из трех слов, и все начали судорожно искать не имеющихся в наличии членов ансамбля.
Когда же остальные ценители высокого искусства были найдены, перед нами стал вопрос о дешевой транспортировке тел ценителeй до концертного зала. Автомат, продающий билеты на трамвай предлагал нам групповые билеты то на "семью с одним ребёнком", то на "двоих парней с багажом", то вообще на "четверых с собакой (Vier Mensch und ein Hund)". Поскольку никто не соглашался стать "ребенком","чемоданом" или тем более "собакой", пришлось брать более дорогие билеты и на эти разбирательства тоже ушла уйма времени.
Когда мы наконец добрались до концертного салона, нашли менеджера проекта Андреаса в пресквернейшем расположении духа: он в истерике рвал на своей лысой голове последние волосы. Слушатели начали уже приходить, о репетиции и речи быть не могло. Тут ещё выяснилось, что голосов (партий) пьесы Эльмира "Аlso,Sie sind gekommen" в наличии нет, не привезли. Андреас потерял дар речи. Благо, Эльмир помнил партитуру почти наизусть, и по найденным у Низами в бас-кларнетовом футляре останкам нот, там же, за несколько минут до начала концерта, он смог записать нам партии...
Если высказаться коротко, то нужно признать, что Дрезденская Галерея Старых Мастеров сослужила нам плохую службу, ибо тот концерт я не могу отнести к разряду удачных. И всё-таки ощущение счастья и благоговения, пережитое перед картиной Рафаэля, невозможно сравнить ни с чем...
Впрочем...
Тут я перехожу к последнему эпизоду из своего куцего собрания "музейных" историй, к эпизоду, которого иначе как "шокирующим" назвать не могу. Про этот "шедевр" моего архива, нельзя рассказать без всех сопутствующих деталей, потому как вся история происходила в стране, которую смело можно отнести к разряду "страна-музей". Музей восточноевропейского менталитета в жанре Стран Варшавского Договора.
Репетиции. "Первый блин комом". Баку, Азербайджан.
В чайхане близ Бакинского Театра Оперы и Балета собралась пёстрая компания: некоторые участники ансамбля современной музыки "SoNoR" и два австрийских дирижёра - старый маэстро Петер К. с молодым Дональдом Ф. Все ожидали вердикта старого маэстро К. после нескольких дней усиленных репетиций в немецкой Кирхе. Маэстро дожевал пахлаву, запил чаем из "армуду" стакана, со вздохом поглядел на мимо проходящих красавиц из улицы Торговой и произнёс:
- Мы не успеем выучить всю программу. Надо купировать.
Суматоху, начавшуюся за столом, маэстро переждал и продолжил:
- Не надо. Такую программу и за такой срок не смогли бы выучить даже западные ансамбли.
Десяти минут логично-педантичной немецкой речи хватило маэстро, чтоб посадить на место всех бунтующих. Как говорится, против "Шмайсера" не попрёшь, и несколько минут спустя чайханский стол был завален партитурами вперемешку с лимоном и фисташками. Сквозь клубы сигаретного дыма стали рассматриваться предложения об укорачивании (купировании) некоторых произведений...
И в действительности тот вечер в чайхане спас несколько крупных музыкальных проектов от бесславного завершения. В начале 2000-х годов наш ансамбль современной музыки "SoNoR" был единственным представителем страны за рубежом на этом узком - "contemporary music" - поприщe. После нескольких удачных выступлений "на своём поле" и за рубежом, в один прекрасный день (вернее, прекрасное лето) нам было предложено три международных проекта, от которых не то что мы, никто не смог бы отказаться. Проекты предполагали турне по странам Восточной Европы, "Слёт" европейских композиторов ECIM -2000 с исполнением их произведений в Баку, и турне по Западной Европе - причём всё это за четыре месяца. Почти вся музыка была сочинена специально для исполнения "SoNoR", в проекте участвовали министерства иностранных дел нескольких стран, несколько международных фондов, различные музыкальные академии, ансамбли, другие грозные юридические и физические лица.
Но только всю эту многочасовую программу, свалившуюся на нашу бедную, не привыкшую к таким нагрузкам голову, надо было выучить чуть ли ни за три недели. Между проектами были паузы в две-три недели, где и предполагалось туда "впихнуть" новые произведения.
Но не тут-то было.
После первой репетиции маэстро К. сказал, что даже в Европе "первый блин" идёт "комом". Дело было в ресторане, и на второй рюмке я осмелев, выразил мнение,что по-моему, второй "ком" ожидается уже завтра.
После нескольких репетиций (нескольких "комов") и произошла та легендарная "встреча на Эльбе" (то бишь в чайхане) - которая, по сути и спасла все остальные проекты. По плану "Барбаросса" маэстро Петерa К. мы не играли кое-какие части в турне, остальные части доучивали после Восточной Европы, к приезду композиторов, в следствии этого все оставались довольными (как говорится, и волки сыты и музыканты целы). Хотя, как утверждают, в Древнем Риме музыканты шли третьими по рейтингу после воров и шарлатанов, но иногда и у музыкантов просыпаются такие чувства, как уважение к старшему, почитание опыта, эрудиции.
Так вот, после первой недели опытов... пардон, репетиций - когда дела резко пошли в гору, у нас появились именно такие смутные чувства - к маэстро К. Правда, иногда эти чувства слегка угасали, например, когда он в одной северной столице, стуча кулаком по столу орал: "Keine Vodka! Keine Frauen!! Nur nach dem Konzert!!" ("Никакой водки! Никаких женщин! Только после концерта!!"), но он исправлял свою ошибку после выступления, заговорщически подмигивая нам: "Направo за углом - ночной клуб!"
"Полеты во сне и наяву". Волденбург, Волдамания.
Итак, после нескольких концертов в разных восточноевропейских странах, наша пёстрая компания готовилась штурмовать последнюю цитадель, которая ещё не "покорилась" нашему современному искусству. Волденбург - столица Волдамании (все названия слегка изменены), славившийся своими прекрасными винами и не менее прекрасными дамами, ожидала нас, раскрыв свои объятия (нам тогда так казалось)...
Самолёт, выполняющий рейс Москва-Волденбург, взмыл в воздух глубоко за полночь. Кажись, в эту маленькую страну Волдаманию никто не хотел лететь, ибо самолёт был почти пуст. Почти сразу же после взлёта единственная стюардесса "Voldamian-air", попав под чары нашего ударника Бори Пашкина, раздала всю имеющуюся в наличии алкогольную продукцию нам, и весь полёт, ни на кого не обращая внимания просидела рядом с ним, слушая его рассказы о том, как же необходимa в сближении народов авангардная музыка. Несколько коренных жителей страны, сидящих около туалета, не могли до неё докричаться. Кстати, она же была первым зрителем, явившимся на наш концерт, который проходил в Центральном Музее Искусств Волденбурга (кстати, об этом музее я также ничего не могу сказать, грешен - не помню, будто бы всё во сне было, видимо опять сработал "синдром музейного концерта", концерт помню, музей - нет!).
Часам к трём ночи наш ансамбль высыпался в лёгком расположении духа перед таможенным контролем аэропорта Волденбурга. Некоторые товарищи распевали "авангардные" песни, чем повергли в изумление стариков из Союза Композиторов Волдамании, которые приехали нас встречать. Но наше ликование длилось недолго. Старики нас привезли ... в объект под кодовым названием "Oтель", где собственно мы и должны были оставаться. Отелем, или гостиницей это строение можно было назвать с большой натяжкой, как если бы нашу надувную лодку можно было окрестить субъектом морских контейнерных перевозок. Ветхость, обшарпанность и неожиданные сюрпризы поджидали нас в каждой комнате. В нашей комнате, куда попал я с бас-кларнетистом Низами и худруком Эльмиром, сюрпризом была, например, дверь в туалет. У этой двери отсутствовала внутри щеколда, и тот кто был "занят" внутри, был вынужден просить помощи извне, чтоб его закрывали и по окончании "таинства" отпускали на волю. Это конечно, давало возможности нам вволю поиздеваться друг над другом, но и каждую минуту нам напоминало о том, что мы находимся в стране-участнице Варшавского Договора. Этот "отель" вообще был как бы экспонатом Музея Социалистического Прошлого. Но тем не менее, там чувствовалось что-то родное.
Через двадцать минут после вселения к нам с криком прибежала флейтистка Оля и тяжело выговаривая слова, произнесла что-то вроде: "Там...там... ходят! Маленькие люди...ходят там!" Она показывала в сторону коридора. Во дворе шёл уже четвертый час утра, и мы с большой неохотой высунулись узнавать, в чём дело. Это были лилипуты. И вообще, сия «гостиница» оказалась зданием общежития артистов Цирка!
Утром, на репетиции мы нашли своих двух дирижёров в упадническом настроении. Они прилетели отдельно от нас, утром и их расселили в самом элитном отеле Волденбурга, близ памятника короля Волдамана II, который сидел на коне и в правой руке грозно держал булаву. Этой булавой, говорят, он время от времени давил турков (вообще, во всех восточноевропейских странах есть свои памятники королям, которые иногда "возражали" туркам).
Но австрийцам не было дела ни до Волдамана II, ни до его булавы. В отеле, где их расселили, не было воды уже несколько дней. И деликатно-памятное послание предыдущих постояльцев в унитазе мешалo им вообще находиться в номере. Дональд Ф. (который молодой) возмущённо рассказывал, что они пользуются туалетом близлежащего супермаркета.
Как бы то ни было, вопреки всем мытарствам судьбы и противодействиям "социалистического лагеря", мы отрепетировали вместе с местным ансамблем (концерт был паритетный) музыку действующего министра культуры страны (так как обязательным условием нашего приезда было исполнение музыки Господина Министра), и с лёгким сердцем отправились исследовать окрестности.
Архитектурными изысками Волденбург не блистал, но зато обилие красивых дам вокруг в избытке компенсировало сей изъян (как известно, красавицы сами по себе являются архитектурными достопримечательностями городов, в Баку, например, красавицы это давно поняли и ведут себя соответственно музейному экспонату: к ним не иначе как на "Мерсе" не подкатишь, не иначе как на русском с ними не заговоришь (азербайджанский считается моветоном, скоро начнут на английском), квартиру дальше "Mолоканского садика" не предлагать и т.д.).
Но у Волденбургских красавиц тоже был изъян: рядом с ними было множество дружелюбных, жуликоватых парней, чаще крупных спортивных габаритов. А от дружелюбных восточноевропейцев, как Вам скажет любой немец (швед, француз...нужное подчеркнуть), лучше держаться подальше, не то не обнаруженные братские могилы на Балканах всегда готовы пополниться слишком уж любопытными телами.
Потому и мы, чтоб не подходить слишком уж близко к "экспонатам", взяли такси и начали кружить по городу, при каждом новом "шедеврe" громко восхищаясь и аплодируя. Таксист, молодой волдаманин не выдержал и через пятнадцать минут спросил, откуда мы. Услышав ответ, пустился в странные рассуждения о том, что "таким людям" как Mы(!) негоже просто так терять время. На вопрос, "а что же мы должны делать?", последовал ответ о том, что "серьёзные люди сидят у себя номере, и к ним дамы в гости ходят". Кто-то из нас сказал, что мы не такие везучие, все рассмеялись, инцидент был забыт. Никто не придал значения его словам о том, что "он всё уладит", когда такси отъезжал от нашей гостиницы.
Концерт прошёл нормально, правда Господин Министр не пожаловал послушать своё творение, хотя все старики из Союза Композиторов ожидали его при параде. Однако, парадные костюмы всё-таки понадобились, потому как активисты из общества Азербайджано-Волдаманской дружбы после концерта с грозным видом всех нас собрали и повезли на фуршет. Там они построили "собранный материал" перед длинным столом, который ломился от яств, какой-то человeк в белом коротком плаще произнёс речь с лозунгами типа "Да здравствует солидарность..." Потом кто-то из костюмированных старцев, потирая руки, тоже не остался в долгу: "Трудящиеся Волдамании..." и т. п.
Таким образом инсценировав торжество из близкого социалистического прошлого, старики ринулись в бой - к столу. Во время яростного уничтожения запасов Азербайджано-Волдаманского общества, я познакомился с весьма важной персоной - вице-президентом Cоюза Kомпозиторов Волдамании господином И. Б. Он весьма душевно интересовался пристрастиями нашего старого маэстро Петера К. Так как маэстро Дональд где-то там учил подвыпивших стариков тонкостям своего ауфтакта, мне пришлось со своим куцым знанием немецкого языка переводить желания дирижёра господину И.Б. Узнав, что маэстро - коллекционер христианских икон, вице-президент дружелюбно предложил ему посетить какой-то музей в Волденбурге, и даже вызвался быть гидом. "Прогулка по музею" была назначена завтра на полдень. Я должен был присутствовать в качестве переводчика…
Волдаманские коньяки, которыми нас напоили активисты из "общества дружбы", сделали своё дело. Последняя ночь нашего пребывания в Волдаманской цирковой "гостинице" началась выяснением отношений. Выясняли "кто сколько стрельнул у другого сигарет", каждая из сторон трясла в руках "вещественными доказательствами", и в качестве восклицательного знака в конце "выступления", яростно пинал ногой никогда не закрывающуюся дверь туалета, которая в свою очередь, хлопнув, жалобно открывалась обратно.
По прошествии двадцати минут, когда все, переругавшись, сели в разных углах, дверь в номер осторожно отворилась, и показалось испуганное лицо старушки из "рэсэпшна". Не ждём ли мы кого - спросила она дрожащим голосом. Получив отрицательный ответ, старушка сообщила, что нас у дверей ждёт несколько машин(!) с какими-то парнями и девушками. Стало понятно, что мы недооценили волдаманского таксиста. Надо было что-то делать, старушка смотрела умоляюще и отказывалась идти вниз одной. Низами сразу же притворился обиженным инопланетянином, не понимающим ни на каком языке. Идти вниз - разбираться оставалось мне, чтобы эти бравые парни не зашли в общежитие цирка, и чего доброго, не унесли с собою лилипутов.
Внизу, под деревьями в ночи стояли машины. Увидев меня, несколько раз просигналили фарами. "Прям как в кино" - подумал я, и не двинулся с места. Тогда две машины подъехали ко мне, и из них вылезли двое. Тот, который щуплее, с киргизскими усами вдоль рта, поздоровавшись начал на "блатном" русском:
- Братан, мы тут вас полчаса ждём! Девушек будем брать, нет?
Я слегка копируя его интонации, начал "отмазываться":
- Понимаешь, всё бы нормально, но у нас тут вечером небольшие "разборки" были. Не до них нам сейчас, понимаешь?
"Киргиз" возмутился:
- Ноормально?! Мы, понимаешь ли, приехали, ждём, а вы тут отмазываться?! Не, ну нормально, а?!
Через несколько минут всё-таки я их смог заверить, что, завтра всё будет окей, "без базару, мы берём тёлок", а сегодня – "ну не получится, не до этого нам". Для убедительности я ещё взял их телефон ("...зачем таксиста припахивать?") и заплатил за приезд ("а это за бензин...").
Машины отъехали. Возвращаясь к себе в номер, я заметил женщину из "рэсэпшна", осторожно выглядывающую из-за колонны:
- Что они хотели, а? А они больше не придут?
...Назавтра меня слегка мучила совесть, ведь я обещал женщине, что они не вернутся. Нас-то уже вечером не будет, а "киргиз" мог пожаловать не дожидаясь нашего звонка. А там беззащитные лилипуты... С ними прогнать "киргиза" вряд ли получится...
Икона меняет прописку. Какой-то музей. Волденбург, Волдамания.
- Пусть маэстро обратит внимание, тут представлены весьма важные экземпляры, собранные в разное время в разных областях Карпат, Восточной Европы и Балкан - солидно так выговаривал вице-президент Cоюза Kомпозиторов И. Б., вторгаясь в мои сомнения.
Я переводил и "грыз" себя дальше: "А женщина с такой надеждой на меня смотрела..."
- Ach soo... Schööön... Ja, jaa?...- маэстро К. надев очки для приличия, внимательно изучал иконы.
В музее кроме нас никого не было. Минут через двадцать, когда я, отбросив бесполезные самобичевания в сторону, начал думать не о старушке с лилипутами, а о том, что же следует нам купить, чтобы в поезде Волденбург-Москва за два дня не подохнуть с голоду, вот именно в этот момент, маэстро увидел Ту Самую Икону. И остановился. Вместе с ним остановились и я с господином вице-президентом.
- Wunderbar, ja ? ("Прекрасно, да?")
Перед нами висел маленький экземпляр, потускневший от времени, да ещё с панцирем из серебра. Кое-где в панцире были видны большие пробоины. На иконе была изображена Матерь Божья с младенцем.
- Этой иконе около 200 лет - оживился господин И.Б. - редкий экземпляр.
- Dieses Stück ist schon zwei hundert Jahre alt - автоматически произнёс я, всё ещё думая о солёных огурцах, сосисках и прочей "полезной утвари" для поезда.
- Was, was?! Unmöglich! (Что?! Невозможно!)
"Хорошо бы ешё слезть с поезда в Киеве и купить там несколько бутылок "горилки". Приедем в Баку, там же Рошка вцепится..."
Тут произошло невероятное. Маэстро бросил фразу, типа – "он купил бы такую вещь для своей коллекции", на что вице-президент солидно ответил:
- Скажите ему, что мы (!) бы могли ему это продать (!)
Я тихо обомлел: это как это – "продать"?! Музейный экспонат?! Как баклажан из своего огорода? Дальше всё происходило весьма беззастенчивым образом: была объявлена цена - весьма смехотворная сумма в 150(?!) долларов, и началась "процедура утряски документов". Пришла сотрудница музея (молодая, высокая, в костюме), на секунду окинув меня взглядом, мигом поняла что я за птица, и начала говорить с дирижёром на английском. Музей обязывался выдать К. справку о том, что икона является его собственностью и не представляет художественной ценности (или что-то в этом роде, как я понял на english). Но маэстро К. летел рейсом Волденбург-Париж-Вена, справка была действительна вне Волдамании, в аэропорту Волденбурга же она "не хиляла". Видимо, на таможне имелся каталог невывозимых ценностей. На вопросительный взгляд западноевропейца восточноевропейцы не опоздали с ответом: сотрудница музея(!) обещала, что за дополнительные 50(?!) долларов "посылку" вынесут, и за пределами таможенного контроля вручат адресату.
Как говорится, "всё смешалось в доме Облонских". Я не верил происходящему: после лилипутов и сутенёров, вместо того, чтоб покупать солёные огурцы, я напоролся на контрабандистов произведениями искусства?! После каждой произнесённой ими фразы у меня глаза лезли на лоб: "как... вынесут... за пределы таможенного контроля?!" Мадонна с младенцем, как мне показалось, тоже смотрели с иконы на всё происходящее с волнением, видимо им предстояла смена прописки и места жительства. Маэстро деловито кивнул, заплатил и сотрудница музея пошла составлять документ-справку экспертной комиссии об экспонате.
Назавтра, после полудня я всё-таки вспомнил про обещание сотрудницы из музея - доставить посылку адресату: "интересно, принесли cворованное?"
Вспомнил, несмотря на обещание самому себе, что не буду мусолить этот свой вопиющий опыт, дискредитирующий в моих глазах пусть весьма далёких, но всё-таки, коллег. Вспомнил, потому что именно в эти часы маэстро К. с Дональдом должны были улетать в Париж. В эти минуты, когда они наверное уже сидели в уютном самолёте, мы (это я, бас-кларнетист Низами и худрук Эльмир), галопом догоняли в Киеве всё дальше уходящий скорый поезд Волденбург-Москва. Несмотря на набитые консервами объятия, да на переполненные пазухи, мы догнали последний вагон и на глазах удивлённой молодой проводницы, успешно "внедрились" в него. Такую скорость нам обеспечивала наша "легкость бытия (невыносимая)": чистая совесть, светлые мечты о будущем и почти невесомость карманов (в смысле гонораров - уже потраченных).
Возврат в реальность. Кресло перед телевизором. Наши дни.
Отмахнувшись от мрачных дум, я увидел на экране ползущие вверх титры. Камера сфокусировавшись на лестнице с золочёнными перилами, производила медленный "отъезд от объекта". Как бы успокаивая себя, я проворчал сам про себя: "Да ну... Подсунули что-то ему вместо иконы... Что мы, волдаманцев не знаем, что-ли?" По ходу дела вспомнилась "Сикстинская Мадонна", с сожалением смотрящая на меня, и я понял вот что: я не хотел, чтоб Мадонна была подделкой! По опыту, приобретённому за годы общения с художниками-профессионалами, я знал, что любую картину можно скопировать так, что почти не отличить от оригинала, вплоть до холста и красок, "состаренных" до Средневековья. И мне не хотелось принимать вероятность того, что и оригинал картины Рафаэля может висеть где-то в частной коллекции. Хочется верить, что в наш век "made in China", пластиковых стульев и суррогата, где-то (хоть и далеко) есть истинные ценности, даже от существования которых на душе становится легче...
P.S. Из рассказов Дональда после: "Мы с К. в аэропорту Волденбурга прошли паспортный контроль, но к нам никто не подошёл. Оглядываясь по сторонам, мы в конце концов очутились в салоне самолёта. Когда пристёгивали ремни, маэстро с сожалением мне сказал: "Ну я должен был предвидеть это. Всё-таки Восточная Европа, это в порядке вещей". Но, когда уже заработали двигатели и трап отошёл, к нам подошла стюардесса и нагнувшись к старику, протянула маленький кулёчек: "Это просили передать Вам..."
Самир Мирзоев
kultura.az (2011)
